благородный человек - это бедняга страдающий маниакаьно-депрессивным синдромом с патологической тягой к самоубийству(c) тогда я - эгоистичная стерва)
25.09.2011 в 23:07
Пишет Kirin Enki:И снова дети
URL записи25.09.2011 в 00:47
Пишет Этери_:О детском вранье
отсюда neivid.livejournal.com/302812.html
читать дальшеРабочее: Семейные дуэли. Причины и следствия детского вранья
- А давайте, мы его поймаем!
- Давайте!
- И все кончится!
- Не кончится…
(«Собака Баскервилей»)
Аватар vs математика
- Обязательно сделай уроки по математике, Барт, - предупреждает мама перед уходом на работу, - а после этого можешь пойти в кино.
Ближайший сеанс трехмерного «Аватара» начинается через пятнадцать минут. Барт сует ноги в расшнурованные кроссовки и устремляется к дверям. На бегу отвечает на мамин телефонный звонок, на вопрос об уроках уверенно отвечает «сделал!» и уже заносит ногу над порогом, как его тормозит тревожная мысль. Тетрадь по математике! В ней ведь записаны задачи, которые надо бы решить. Если мама, придя домой, полистает тетрадь, она обнаружит неприятную пустоту на месте домашнего задания. Барт, не разуваясь, добегает до своей комнаты, достает тетрадь из портфеля и прячет под диванную подушку. Вот, теперь хорошо. Дверь захлопнулась, и Барт готов к встрече с героями «Аватара». Кроссовки шнуруются в лифте.
Вечером папа Барта ложится с газетой на тот же диван. Его внимание привлекает бумажный уголок, выглядывающий из-под подушки. Что это, сынок, спрашивает папа, вытягивая из дивана тетрадь по математике для пятого класса. А, это, тут, отворачивается вернувшийся из кинотеатра Барт.
И если бы это был первый раз, когда Барт соврал по поводу несделанных уроков. Или хотя бы второй...
Возмущенный папа, обиженная мама, угрюмо сопящий сын. Настроение испорчено у всех, но по разным причинам: маму с папой печалит, что Барт им наврал, а его самого огорчает, что он попался. Из родительского возмущения по поводу невовремя найденной тетради по математике нормальный ребенок делает вывод: плохо спрятал тетрадь, в следующий раз спрячу лучше. Не нашли бы тетрадь – сходил бы в кино, вечером спокойно положил тетрадь в портфель, а завтра, возможно, математичка и не спросит. А теперь папа стоит напротив, потрясает тетрадью и говорит, что врать нехорошо.
А почему, собственно, нехорошо?
* * *
- Если ты будешь врать, тебе никто никогда не будет доверять! – отвечает папа.
Проблема дальнейшего недоверия – наиболее распространенный довод против вранья. Но он не слишком понятен Барту. Во-первых, для ребенка «никто» и «никогда» - несуществующая абстракция. Для него в данный момент существуют конкретные родители. И он искренне не понимает, каким образом эти раздраженные родители связаны с кем-то еще, кому совершенно нет дела до спрятанной тетради. А во-вторых, термин «доверие» - тоже абстрактный и непонятный. Родители обычно объясняют его ребенку на примере обнаруженного вранья – отчего тема доверия снова превращается в вопрос, заметна ли тетрадь из-под дивана. Барт не понимает, что значит «доверять», ему пока слишком мало лет. Зато он знает, что такое «верить». Верить – это спросить сына по телефону «уроки сделал?» и без проверки удовлетвориться ответом «да». Но ведь это и происходит, если прятать тетрадь по математике достаточно хорошо…
- Хуже всего даже не то, что ты не сделал уроки, а то, что соврал! Ты очень меня расстроил! – переживает мама.
Эмоции родителей – еще один привычный довод в разговоре о вранье. Мама потрясена, папе неприятно, бабушку это вообще убило (видимо, бабушка за всю свою долгую жизнь ни разу не соврала). При этом двоюродному дедушке, который не знает ни про какую тетрадь, нет дела и до того, была она в портфеле или под диваном. Мы пытаемся объяснить ребенку: не надо врать, ты попадешься, и всем будет плохо. Ребенок слышит только вторую часть: попадешься – будет плохо. Не попадайся, и плохо не будет.
Пытаясь таким образом отучить ребенка от вранья, мы на самом деле объясняем ему, что врать надо изощреннее, а следы заметать – тщательнее. Если ты найдешь способ делать тетрадь невидимой, если классная руководительница не позвонит родителям, если кинотеатр будет далеко от дома и тебя там в учебное время никто не встретит – никакой проблемы не останется. Вообще.
Взрослые знают, что вранье – довольно обременительная штука. Надо помнить, что и кому соврал, держать в голове разные версии, выкручиваться, отпираться… Себе дороже, проще правду сказать. Но для того, чтобы это понять, нужно на собственной шкуре оценить плюсы и минусы не-вранья и постепенно вывести оптимальную схему поведения для себя. Обычно это происходит (если вообще происходит) годам к двадцати пяти. А дети не умеют строить прогнозы. Пряча тетрадь под кровать, они просто очень надеются, что тетрадь никогда не найдут. Дети вообще оптимисты.
И давайте уже признаемся. Кто из нас никогда – сейчас, когда мы уже большие – не врет родителям? Ни о том, что сказал врач, ни про то, как повел себя начальник, ни о причине собственных заплаканных глаз? У некоторых это действительно получается. Остальные каждый день заново решают, какую часть своей жизни открыть родителям и как это лучше сделать.
Но это же совсем другое дело, скажут мне. Общение с немолодыми родителями – совершенно отдельный спорт, и нет никого, кто бы не…
Да, это правда. Нет никого, кто бы им никогда не врал. Но не только «немолодым» - а вообще родителям. Здесь играет роль та специфика родственных отношений, которая приводит к детскому вранью. На самом деле, родителям врать можно. Главным образом потому, что им очень тяжело не врать.
Мама vs правда
Мама Барта на прошлой неделе поссорилась с мужем. Но на вопрос своей собственной мамы: «Как дела, дорогая?» ответила, не задумываясь: «Нормально, мамочка». Потому что с мужем они через день помирились, а мама бы еще неделю тревожно заглядывала им обоим в глаза.
Сам Барт полгода держал семью в неведении, как на самом деле обстоят дела с его знанием английского и математики. Мама начала бы волноваться, переживать, упрекать сына в том, что он испортил ей настроение, дома стало бы шумно и плохо – кому это надо? Барт до конца четверти еще все нагонит (он искренне уверен, что нагонит!), а до тех пор жизнь будет куда спокойней.
Когда у человека и без мамы хватает неприятностей, рассказать ей о них означает увеличить свои ровно на меру ее беспокойства. Ведь мамины сетования о наших проблемах – это не только ее волнение, но и давление на нас. С тем, что мама так переживает, надо что-то делать: , уговаривать, расслаблять, отчитываться о делах, держать в голове «мама волнуется!», разделять ее тревоги, понимать их, жалеть её… Ругаясь с мужем, проще свести разговор с мамой к беседе о погоде, нежели утешать по поводу своей семейной жизни еще и маму. Мы сами уже достаточно волнуемся, на дополнительные волнения у нас просто нет ресурсов.
А вот когда все хорошо, можно и маме порассказывать. Максимум, она забеспокоится, ребенок успокоит. Но только если у него есть на это силы.
Следовательно – метка для мам – ребенок не врет, пока у него базисно все в порядке. И начинает врать, когда его собственная внутренняя система идет наперекосяк.
«Но я не хочу, - говорит обманутая мама, - чтобы система шла наперекосяк! Я для того и требую правды, чтобы помочь ребенку в тот момент, когда у него что-то будет не получаться!». Теоретически так и есть. А на практике мы своим напряжением по поводу проблем ребенка, в его восприятии, только ухудшаем ситуацию. Главной проблемой становится не спрятанная тетрадь по математике, а возникший по этому поводу мамин стресс.
Любой человек время от времени ощущает себя несчастным, часто не знает, что ему с этим делать, бывает возмущен чьей-нибудь несправедливостью и в целом далеко не всегда так доволен жизнью, как бы хотелось его родителям. Вокруг хватает напряжения.
Задача дома - снижать, а не увеличивать существующее напряжение. Когда этого не происходит, ребенок начинает врать.
Если мы хотим понять, какая наша реакция на плохие новости будет для ребенка облегчением, а не лишней нагрузкой, имеет смысл «перевернуть» ситуацию. Как бы мы хотели, чтобы себя вела наша собственная мама? Не тридцать лет назад, а вчера, когда мы с веселой улыбкой уверяли ее, что нет у нас никаких проблем? Какое ее поведение позволило бы нам рассказывать ей все-все-все? Спокойствие, поддержка, ирония и уверенность в том, что все получится хорошо? Или, может быть, утешение, сочувствие и умение вовремя обнять и пожалеть? Деловое обсуждение, чем нам можно было бы помочь, «мозговой штурм»? Упоминание – очень вовремя – о нашей прошлогодней премии за лучший юридический доклад года - в момент, когда у нас совсем не ладятся рабочие дела?
Конечно, когда мы вырастаем, уже не родители отвечают за наше душевное спокойствие, а мы – за их. Нам приходится брать на себя построение диалога, учитывая одновременно родительскую потребность в информации, свою потребность в откровенности и количество собственных сил. Но за душевное спокойствие ребенка отвечаем тоже мы! И важно, чтобы в разговоре о проблемах на первый план выступало состояние ребенка, а не мамин ужас по поводу того, что этот ребенок ей только что рассказал. Если мамина реакция на плохие оценки и прочие детские неприятности будет больше поддержкой, чем обузой, у ребенка исчезнет как минимум одна причина врать.
Ложь для ребенка – не проблема, а решение проблемы. Не самое удачное, конечно, но никогда не самоцель. Именно поэтому, борясь с ложью как с таковой, мы редко добиваемся хоть какого-нибудь результата (разве что дети начинают тщательней прятать тетради). А вот пытаясь понять, откуда растет вранье и что к нему приводит, мы как минимум находим дополнительную точку соприкосновения с ребенком. А как максимум – используем возникающее в этой точке доверие и теплоту и помогаем ребенку разобраться с комплексом осложнений, приведшим ко лжи.
Исходная проблема Барта, скорее всего, заключается в том, что он терпеть не может математику. Или трудно ему с ней, или просто неинтересно. К своей проблеме Барт относится философски: нет математики – нет проблемы. Но на эту философию начинает нанизываться суровая правда жизни: учительское недовольство, плохие оценки, родительские упреки и прочая суета. В тот момент, когда обнимаемый мамой Барт утыкается носом ей в плечо и жалуется на неприязнь к математике – ему как раз и можно помочь. Подумать о каком-нибудь внешкольном кружке, где показывают красоту математики, а не ее занудство, разобраться с конкретным разделом учебника (может, он ненавидит математику только за то, что не понимает?), в конце концов – просто пожалеть человека, который день за днем вынужден заниматься скучным и неприятным делом. Возможно, у этой проблемы и нет конкретного решения – ну не любит Барт математику, не любит и не в состоянии полюбить. Но мама, в момент тепла и откровенности, готова дать ему как минимум ощущение «меня понимают и мне сочувствуют».
Сочувствовать не означает решить проблему. При всем сочувствии мама вряд ли может освободить сына от изучения математики. Но зато может понять его беду и принять его право не любить математику - продолжая при этом настаивать, чтобы бедный замученный Барт все-таки делал уроки. Тут важен не технический результат, а сам факт понимания. Ощущение «меня понимают» тоже снимает с Барта необходимость врать.
И не стоит ребенку, который с уроками не в ладах, ставить условие: «Позанимайся, а после иди в кино». Такое условие - ловушка, в которую очень трудно не попасться в десять лет, а главное – совершенно непонятно, для чего она нужна. Можно пойти в кино в выходной с родителями. Можно разрешить ребенку один раз, в честь похода в кино, не делать эту несчастную математику. Можно договориться, что сначала кино, а потом – математика, как бы ни было неприятно. Можно даже запретить кино совсем. Но не стоит собственноручно ставить ребенка в ситуацию, где вранье покажется ему наиболее удобным выходом. Доверие между родителями и ребенком строится не путем прохождения испытаний, а путем заведомого понимания, каких испытаний имеет смысл избежать.
Белая сова vs серые будни
Леон врет всегда. Без особой причины, не из страха наказания, не из желания что-нибудь получить, а просто так. Рассказывает, что на урок физкультуры к ним в класс приходил знаменитый летчик и показывал модели самолетов – а никакой летчик на самом деле не приходил. Увлеченно повествует за обедом, как две знакомые девчонки подрались на перемене, с жаром описывает растрепанные косички и наставленные синяки – но на перемене никто не дрался. Просит родителям разрешить ему завести котенка, потому что кошка его учительницы родила котят, и теперь их срочно нужно куда-то пристроить - но у учительницы Леона вообще нет животных, у нее аллергия на шерсть. С Леоном все время что-то происходит: на его глазах сталкиваются поезда и разгораются пожары, ему признаются в любви случайные прохожие, у него просят денег инопланетяне, а в его комнате живет живая белая сова, случайно залетевшая в окно. Сию минуту увидеть сову нельзя, она улетела на охоту. Но если бы вы знали, как она щелкает клювом, когда садится на письменный стол!
Сову можно было бы счесть простой фантазией, это не вранье. Но Леон подобным же образом, совершенно недостоверно, описывает практически все, что с ним происходит. Включая оценки, текущие события, отношения в школе, планы на ближайшее время, еду…
Родители в растерянности: что происходит? Почему здоровый вроде, нормальный домашний мальчик непрерывно и постоянно врет?
Мы уже говорили о том, что вранье для ребенка – не проблема, а решение. Отчасти ребенок таким образом строит собственную, внутреннюю реальность (часто именно так формируются творческие люди). Возможно, с ним действительно разговаривают инопланетяне, и стоит относиться к этому с уважением. Но, помимо внутренней реальности, у Леона есть еще и внешняя, и она ему явно не нравится. Иначе бы он не пытался с таким постоянством ее изменить.
Все дети проживают часть детства в тех мирах, которые можно назвать выдуманными, а можно – параллельными. Любому ребенку необходима своя Страна Чудес, и у любого ребенка есть такая страна. Мало кто в восемь лет не селит льва в платяном шкафу. У фантазии, воображения и умения выходить за привычные рамки есть огромная неотменяемая роль в развитии человеческого существа. Но существует разница между «выходом из привычных рамок» и попыткой полностью убежать из мира своей реальности. Именно эту попытку, часто назойливую или тревожно бросающуюся в глаза, взрослые обычно воспринимают как вранье.
У нас - родителей нет стопроцентной власти над тем, как живет наш ребенок и что он чувствует. У нас нет даже полной власти над тем, как мы сами с ним себя ведем. Всем понятно, что для детского счастья хорошо бы уделять ребенку много внимания, играть с ним в развивающие игры, ходить в походы и каждый вечер выслушивать подробные впечатления дня. Но в реальной жизни нам нередко, подобно маме дяди Федора из мультфильма «Трое из Простоквашино», «еле хватает сил телевизор посмотреть». Кстати, дядя Федор в данном случае - показательный пример. Мальчик, который был настолько недоволен существующей жизнью, что изобрел себе другую, новую от начала до конца: завел запрещенных в реальной жизни друзей-животных (кота Матроскина и пса Шарика), нашел жилье (свободный дом в деревне Простоквашино), организовал быт (и корову доил!), даже врага изобрел, какой же мир без врага - его роль в мире дяди Федора играет вредный почтальон Печкин. В своем мире дядя Федор самостоятелен, с одной стороны, и постоянно в центре внимания – с другой. Дома ему мало что разрешали, при этом особого внимания родителей тоже не перепадало. В Простоквашино дела обстоят наоборот: кот и пес обожают дядю Федора и постоянно готовы с ним общаться, подхватывают все его задумки и безоговорочно признают своим вожаком. Дядя Федор нашел в Простоквашино ровно тот мир, которого ему не хватало дома.
Именно такой мир пытается найти и Леон, на ходу выдумывая сюжеты и убеждая всех (и себя), что они происходят на самом деле. Ведь в процессе убеждения его серый мир и вправду меняется на глазах.
Поведение vs подсознание
Вмешиваться в невидимые пространства довольно бесполезно, мы все равно не ориентируемся в них. Но у нас есть проводник: ребенок. Которого, в первую очередь, имеет смысл просто слушать. Слушать, не оспаривая его видение фактов, а вникая в то, как ОН это видит.
Ребенок вполне понимает, что его сюжетов и героев не существует для внешнего мира. Для него самого они вполне реальны, но это другая реальность и он отлично видит разницу. Поэтому неожиданный родительский энтузиазм: «ну конечно, у тебя в спальне живет белая сова, я сам ее кормил» может и смутить его, и обидеть. Мы ведь не верим в то, что говорим. (Если вы - верите и, более того, сами видите эту белую сову, то можете пропустить эту часть про детское вранье, нет у вас никаких проблем со множественной реальностью, а у вашего ребенка – с вами). Но и оспаривать существование белой совы бессмысленно, потому что к нам с ней пришли не затем, чтобы мы ее убили. К нам с ней пришли для того, чтобы разделить радость по поводу ее существования. Мы не можем увидеть сову, зато можем увидеть радость. И порадоваться вместе с ребенком, честно его предупредив, что сами волшебной совы не видим, но ужасно завидуем тем, у кого она есть.
Это – то, что касается вектора «ребенку хочется туда». Но есть еще и вектор «ребенку плохо здесь». Тут наше влияние, как ни грустно, так же ограничено, как и там. Теоретически, когда ребенку плохо в реальном мире, имеет смысл этот мир для него существенно перестроить. Практически, если бы мы могли его перестроить, мы бы сделали это и до того, как в дом влетела белая сова. Поэтому не будем говорить о переделывании мира, лучше посмотрим, на что имеет смысл обратить внимание в том мире, который есть.
Чего может недоставать ребенку, который все глубже уходит в фантазии? Мне кажется, чаще всего – родительского принятия. Ощущения, что он нравится и интересен родителям не при условии сделанных уроков, вымытой посуды или выполненных указаний, а сам по себе. Мы, как правило, любим своих детей, но нравятся они нам далеко не всегда. Чем острее ребенок чувствует, что больше нравился бы родителям, будь он другим (умнее, худее, подвижней, популярней, активней, серьезней), тем сильнее его тянет туда, где он УЖЕ другой. Кто-то изобретает волшебные миры, а кто-то просто переиначивает каждый факт своей детской жизни. В любом случае, таким образом ребенок пытается отдалиться от того себя, какой он есть на самом деле. На нашем «самом деле». Ведь в мире, где ты не нравишься собственным родителям, очень сложно жить.
Казалось бы, в чем проблема? Пусть похудеет (подтянется по математике, станет серьезней, пылесосит каждый день) – и я начну относится к нему иначе, уверен родитель. Но это иллюзия. Поведение – внешний фактор, оправдывающий внутреннее ощущение, а не определяющий его. Ребенок не нравится нам просто потому, что мы – это мы, а он – это он: существо другой, возможно - неприемлемой для нас породы, в чем-то противоречащей нашей, а в чем-то похожей на нас до такой степени, что это трудно перенести.
В такой ситуации ребенок непременно (хотя и бессознательно) будет вести себя так, чтобы продолжать не нравиться родителям. Почему? Потому, что если он станет вести себя идеально, а нравиться все равно не начнет, возникнет тупик, в который не хочет попасть ни один ребенок.
Для родителя честное осознание «мне не нравится мой ребенок» тоже выглядит тупиком и кажется принципиально недопустимым. Но, как ни странно, такое осознание может помочь родителю больше, нежели попытки переделать ребенка. Более того, стать началом принятия. Во-первых, это позволит меньше давить на ребенка. Если сделанная математика ничего глобально не изменит (к тому же, ее все равно никто не делает, дави - не дави), можно чуть реже скандалить по поводу того, что она снова валяется под диваном. Во-вторых, мы снимем с ребенка ответственность за происходящее между нами. Пока все считают, что дело в математике, за конфликт отвечает ребенок: сделает математику – исчерпается и конфликт. Если мы поймем, что ребенок не начнет нравиться нам, что бы он ни делал, он перестанет быть в этом виноват - и мы сами, что не менее важно, перестанем считать его виноватым.
А в-третьих, признание «мне не нравится мой ребенок» поможет мне начать его уважать. Он живет в непростой ситуации и неплохо справляется с ней. Он каждый день имеет дело с родительским неприятием, при этом так или иначе выживает, да еще и изобретает собственные миры, перекраивает реальность, выдумывает решения. Он постоянно в процессе работы: над миром и над своим местом в нем. При этом он упорен, талантлив и одинок в этой своей работе.
Понимание «мне не нравится мой ребенок» дает нам еще и возможность понять и принять его вранье. Ребенок хочет изменить реальность. Мы в глубине души согласны, что в его реальности стоит многое изменить. У нас могут быть разные представления о том, каким образом это можно сделать, но и мы, и он признаем, что наша совместная жизнь далека от идеальной. Ребенок не перестанет врать и выдумывать, как только мы это поймем. Но, может быть, в отношениях появится терпимость (а со временем – и мягкость), которая даст нам возможность немножко легче жить друг рядом с другом.
Музей науки vs подростковый возраст
Лизе пятнадцать лет. Сообщив родителям, что она уехала с классом на экскурсию в музей науки, Лиза звонит своему другу и идет к нему. Там они занимаются тем, о чем родителям обычно не рассказывают, после чего Лиза возвращается домой, переполненная впечатлениями о музее. Только вот незадача – в школе что-то напутали с объявлениями, и вместо музея науки класс оказался на экскурсии на атомной электростанции, где как раз работает Лизина мама. Которая с удовольствием провела для класса дочери экскурсию по своему рабочему отделу, но была неприятно озадачена отсутствием этой самой дочери среди других детей. Еще более неприятно ее озадачила Лиза, взахлеб рассказывающая вечером о музее науки. В конце концов, девочка призналась, что ни в каком музее не была, потому что ненавидит музеи, а во время экскурсии просто гуляла по улицам одна. Мама остается с чувством «что-то здесь не так», но докопаться до истины не может. Поэтому сосредотачивается на вопросе: «Зачем ты мне наврала?»
Зачем, зачем. Кто же мог подумать, что программа экскурсии будет изменена! Если бы не это, Лизин визит к приятелю прошел бы тихо и без помех. «Но почему ты не сказала правду?» - а как ее скажешь? «Мама, я хочу прогулять экскурсию, чтобы мы с другом смогли, наконец, спокойно переспать»? Есть родители, которые без проблем проглотят подобную информацию. Но их немного.
Еще совсем недавно Лиза ни за что не стала бы прогуливать музей, у нее и дел-то не было настолько важных, чтобы они стоили возможных осложнений. До какого-то момента мир ребенка целиком состоит из того, что ему предлагают родители. Если этот мир вызывает его несогласие, ребенок начинает протестовать: не делать уроки, врать, драться с одноклассниками и т.д. Но все эти действия означают одно: маленькому человеку некомфортно в том мире, который мы для него выстроили. Найдем причину дискомфорта, сможем смягчить ее или поддержать ребенка в его взаимодействии со сложностями - поубавится и проблем.
А вот подросток протестует против выстроенной нами жизни просто потому, что эта жизнь придумана именно нами. Одиннадцатилетняя Лиза, возможно, и спросит разрешения на внеочередной поход в гости к другу, но в пятнадцать она уже не спросит ни о чем. Она сделает так, как считает нужным, и будет искренне горда, если у нее все получится. Лизе важно поступить по-своему, не спрашивая родителей и одновременно показывая им, что она и без них прекрасно разберется. Ей нужна самостоятельность и власть над собственной жизнью. Ожидаемые протесты «так нельзя» и «ты ничего не понимаешь» не убеждают Лизу, а, напротив, еще укрепляют в мысли, что родителей лучше ни о чем не спрашивать. Все равно их ответы ее не удовлетворят.
Вранье подростка – это попытка поставить новые границы его совместной с родителями жизни. Выйти тайком из дома, вырвать из земли замшелые столбы семейного забора и перенести на несколько шагов, чтобы снова воткнуть их в землю: как попало, криво, косо, но главное – собственными руками. Если мы хотим, чтобы весь забор при этом устоял, единственное, что нам остается - пойти и помочь ребенку переставить эти столбы. Не надо криво-косо, не надо тайком, не надо в одиночку. Давай вместе пересмотрим наши границы и вместе решим, какая часть традиционно общей земли теперь принадлежит одному тебе.
Есть вещи, которые мы ни при каких условиях не готовы разрешить взрослеющему ребенку. Эти вещи останутся нашей территорией и мы будем неустанно бороться за соблюдение ее границ. Все остальное имеет смысл отдать под контроль самому подростку - включая то, от чего мы не в восторге, то, чего никогда бы не сделали сами и даже то, чего нам не разрешала наша мама. Эта земля нам больше не принадлежит. Мы можем повесить на ворота двойной замок и провести электрический ток поверх забора - и неизменно будем находить замок взломанным, ток – отключенным, а беглеца – отнюдь не в музее науки. А можем собственноручно открыть ворота тому, что в любом случае будет происходить - но уже не вопреки нашей воле, а потому, что мы с ребенком вместе так решили.
Соглашаясь считаться с его потребностями, мы избавляем ребенка от необходимости врать. Получив ключи, он перестанет лазать через забор. Проблемы на этом, разумеется, не кончатся, но у подростка будет больше уверенности в собственном доме, а у нас, в результате, больше информации о том, что с ним действительно происходит.
Оговорюсь. Какой-то уровень подросткового вранья практически неизбежен. Определенная часть прогулянных уроков, тайных поцелуев и прочей личной жизни в любом случае останется скрытой от наших глаз (и хорошо, что так, иначе родители подростков ни одной ночи спокойно бы не спали, а они и так неважно спят). Но если ребенок более-менее соблюдает то, о чем мы с ним договорились, и при этом видит, что остальная его самостоятельность признана родителями и не оспаривается, что он действительно многое решает сам, а в том, чего решить пока не может, ему всегда готовы помочь – он чувствует себя и понятым, и защищенным. А значит, и мы можем быть капельку спокойнее за него.
* * *
Вранье для ребенка – инструмент, при помощи которого он пытается что-то изменить. Не всегда легко догадаться, что именно. Но важно знать: у детского вранья всегда есть причины, и именно они должны нас интересовать. Что ему мешает? Где ему больно, что давит, что жмет? Что не устраивает в нашей общей жизни? Можно и даже желательно спросить об этом самого ребенка. Очень хорошо, если он сможет ответить, но есть шанс, что не сможет, дети часто не умеют формулировать такие вещи. Поэтому стоит присмотреться, как он живет, и подумать – возможно, вместе с ним – каким образом можно было бы улучшить эту жизнь. Без связи с враньем, просто саму по себе. Многие детские сложности становятся очень заметны, если целенаправленно начать их искать.
Некоторые из этих сложностей мы можем устранить или заметно смягчить, и тогда ситуация улучшится в целом. Каких-то проблем, как ни печально, мы решить не можем, но можем дать ребенку почувствовать, что его переживания логичны и оправданы, что мы понимаем ребенка и сочувствуем ему, хотя и не можем помочь. Строго говоря, любые детские переживания логичны и оправданы, и, если уж мы не можем помочь, лучше сочувствовать, чем игнорировать или ругать. Понимание проблемы не всегда приводит к ее решению, но гарантированно снижает напряжение вокруг нее.
Вранье в результате наших усилий может прекратиться, а может и нет. Дело, как ни странно, не в этом. Важно, что в процессе вглядывания в своего ребенка, в желании обратить внимание на привычно-незаметные детали, во время разговоров с ним, обдумывания ситуации и попыток ее улучшить, мы выходим за рамки привычного, вкладываем энергию в отношения и одним этим уже улучшаем жизнь – и ему, и себе.
* * *
И все-таки, чем плохо детское вранье как таковое? Мы поговорили о том, для чего оно служит и о чем сигнализирует. Но должно же быть что-то плохое в нем самом! Не случайно оно так расстраивает родителей и воспитателей, не случайно любой из нас, кого ни спросишь, ответит не задумываясь: лучше, когда ребенок не врет. Учитывая, что вранье всегда указывает на существование базисной проблемы, это и правда лучше. Но интуитивно все мы чувствуем: вранье проблематично еще и само по себе. А логически взрослые доводы исчерпываются либо абстрактной идеологией, либо тем, что тайное всегда становится явным. И я решила спросить детей.
Их ответы на вопрос «как ты думаешь, врать – это плохо, хорошо или никак?» в основном повторяли взрослые аргументы против неправды (при этом большинство моих респондентов запросто врет, то есть аргументы – отдельно, а жизнь – отдельно, как часто и происходит). Но один девятилетний мальчик дал интересный ответ:
- Когда я вру, мы обсуждаем с папой и мамой то, чего не было. Они дают советы, которые мне не помогут, потому что на самом деле в моей жизни все не так, и думают обо мне мысли, которые получаются не обо мне, потому что обо мне родители ничего не знают. Поэтому мы просто теряем время. А лучше его не терять.
Вот, пожалуй. Когда мы врем - мы просто теряем время. А лучше его не терять.
URL записиотсюда neivid.livejournal.com/302812.html
читать дальшеРабочее: Семейные дуэли. Причины и следствия детского вранья
- А давайте, мы его поймаем!
- Давайте!
- И все кончится!
- Не кончится…
(«Собака Баскервилей»)
Аватар vs математика
- Обязательно сделай уроки по математике, Барт, - предупреждает мама перед уходом на работу, - а после этого можешь пойти в кино.
Ближайший сеанс трехмерного «Аватара» начинается через пятнадцать минут. Барт сует ноги в расшнурованные кроссовки и устремляется к дверям. На бегу отвечает на мамин телефонный звонок, на вопрос об уроках уверенно отвечает «сделал!» и уже заносит ногу над порогом, как его тормозит тревожная мысль. Тетрадь по математике! В ней ведь записаны задачи, которые надо бы решить. Если мама, придя домой, полистает тетрадь, она обнаружит неприятную пустоту на месте домашнего задания. Барт, не разуваясь, добегает до своей комнаты, достает тетрадь из портфеля и прячет под диванную подушку. Вот, теперь хорошо. Дверь захлопнулась, и Барт готов к встрече с героями «Аватара». Кроссовки шнуруются в лифте.
Вечером папа Барта ложится с газетой на тот же диван. Его внимание привлекает бумажный уголок, выглядывающий из-под подушки. Что это, сынок, спрашивает папа, вытягивая из дивана тетрадь по математике для пятого класса. А, это, тут, отворачивается вернувшийся из кинотеатра Барт.
И если бы это был первый раз, когда Барт соврал по поводу несделанных уроков. Или хотя бы второй...
Возмущенный папа, обиженная мама, угрюмо сопящий сын. Настроение испорчено у всех, но по разным причинам: маму с папой печалит, что Барт им наврал, а его самого огорчает, что он попался. Из родительского возмущения по поводу невовремя найденной тетради по математике нормальный ребенок делает вывод: плохо спрятал тетрадь, в следующий раз спрячу лучше. Не нашли бы тетрадь – сходил бы в кино, вечером спокойно положил тетрадь в портфель, а завтра, возможно, математичка и не спросит. А теперь папа стоит напротив, потрясает тетрадью и говорит, что врать нехорошо.
А почему, собственно, нехорошо?
* * *
- Если ты будешь врать, тебе никто никогда не будет доверять! – отвечает папа.
Проблема дальнейшего недоверия – наиболее распространенный довод против вранья. Но он не слишком понятен Барту. Во-первых, для ребенка «никто» и «никогда» - несуществующая абстракция. Для него в данный момент существуют конкретные родители. И он искренне не понимает, каким образом эти раздраженные родители связаны с кем-то еще, кому совершенно нет дела до спрятанной тетради. А во-вторых, термин «доверие» - тоже абстрактный и непонятный. Родители обычно объясняют его ребенку на примере обнаруженного вранья – отчего тема доверия снова превращается в вопрос, заметна ли тетрадь из-под дивана. Барт не понимает, что значит «доверять», ему пока слишком мало лет. Зато он знает, что такое «верить». Верить – это спросить сына по телефону «уроки сделал?» и без проверки удовлетвориться ответом «да». Но ведь это и происходит, если прятать тетрадь по математике достаточно хорошо…
- Хуже всего даже не то, что ты не сделал уроки, а то, что соврал! Ты очень меня расстроил! – переживает мама.
Эмоции родителей – еще один привычный довод в разговоре о вранье. Мама потрясена, папе неприятно, бабушку это вообще убило (видимо, бабушка за всю свою долгую жизнь ни разу не соврала). При этом двоюродному дедушке, который не знает ни про какую тетрадь, нет дела и до того, была она в портфеле или под диваном. Мы пытаемся объяснить ребенку: не надо врать, ты попадешься, и всем будет плохо. Ребенок слышит только вторую часть: попадешься – будет плохо. Не попадайся, и плохо не будет.
Пытаясь таким образом отучить ребенка от вранья, мы на самом деле объясняем ему, что врать надо изощреннее, а следы заметать – тщательнее. Если ты найдешь способ делать тетрадь невидимой, если классная руководительница не позвонит родителям, если кинотеатр будет далеко от дома и тебя там в учебное время никто не встретит – никакой проблемы не останется. Вообще.
Взрослые знают, что вранье – довольно обременительная штука. Надо помнить, что и кому соврал, держать в голове разные версии, выкручиваться, отпираться… Себе дороже, проще правду сказать. Но для того, чтобы это понять, нужно на собственной шкуре оценить плюсы и минусы не-вранья и постепенно вывести оптимальную схему поведения для себя. Обычно это происходит (если вообще происходит) годам к двадцати пяти. А дети не умеют строить прогнозы. Пряча тетрадь под кровать, они просто очень надеются, что тетрадь никогда не найдут. Дети вообще оптимисты.
И давайте уже признаемся. Кто из нас никогда – сейчас, когда мы уже большие – не врет родителям? Ни о том, что сказал врач, ни про то, как повел себя начальник, ни о причине собственных заплаканных глаз? У некоторых это действительно получается. Остальные каждый день заново решают, какую часть своей жизни открыть родителям и как это лучше сделать.
Но это же совсем другое дело, скажут мне. Общение с немолодыми родителями – совершенно отдельный спорт, и нет никого, кто бы не…
Да, это правда. Нет никого, кто бы им никогда не врал. Но не только «немолодым» - а вообще родителям. Здесь играет роль та специфика родственных отношений, которая приводит к детскому вранью. На самом деле, родителям врать можно. Главным образом потому, что им очень тяжело не врать.
Мама vs правда
Мама Барта на прошлой неделе поссорилась с мужем. Но на вопрос своей собственной мамы: «Как дела, дорогая?» ответила, не задумываясь: «Нормально, мамочка». Потому что с мужем они через день помирились, а мама бы еще неделю тревожно заглядывала им обоим в глаза.
Сам Барт полгода держал семью в неведении, как на самом деле обстоят дела с его знанием английского и математики. Мама начала бы волноваться, переживать, упрекать сына в том, что он испортил ей настроение, дома стало бы шумно и плохо – кому это надо? Барт до конца четверти еще все нагонит (он искренне уверен, что нагонит!), а до тех пор жизнь будет куда спокойней.
Когда у человека и без мамы хватает неприятностей, рассказать ей о них означает увеличить свои ровно на меру ее беспокойства. Ведь мамины сетования о наших проблемах – это не только ее волнение, но и давление на нас. С тем, что мама так переживает, надо что-то делать: , уговаривать, расслаблять, отчитываться о делах, держать в голове «мама волнуется!», разделять ее тревоги, понимать их, жалеть её… Ругаясь с мужем, проще свести разговор с мамой к беседе о погоде, нежели утешать по поводу своей семейной жизни еще и маму. Мы сами уже достаточно волнуемся, на дополнительные волнения у нас просто нет ресурсов.
А вот когда все хорошо, можно и маме порассказывать. Максимум, она забеспокоится, ребенок успокоит. Но только если у него есть на это силы.
Следовательно – метка для мам – ребенок не врет, пока у него базисно все в порядке. И начинает врать, когда его собственная внутренняя система идет наперекосяк.
«Но я не хочу, - говорит обманутая мама, - чтобы система шла наперекосяк! Я для того и требую правды, чтобы помочь ребенку в тот момент, когда у него что-то будет не получаться!». Теоретически так и есть. А на практике мы своим напряжением по поводу проблем ребенка, в его восприятии, только ухудшаем ситуацию. Главной проблемой становится не спрятанная тетрадь по математике, а возникший по этому поводу мамин стресс.
Любой человек время от времени ощущает себя несчастным, часто не знает, что ему с этим делать, бывает возмущен чьей-нибудь несправедливостью и в целом далеко не всегда так доволен жизнью, как бы хотелось его родителям. Вокруг хватает напряжения.
Задача дома - снижать, а не увеличивать существующее напряжение. Когда этого не происходит, ребенок начинает врать.
Если мы хотим понять, какая наша реакция на плохие новости будет для ребенка облегчением, а не лишней нагрузкой, имеет смысл «перевернуть» ситуацию. Как бы мы хотели, чтобы себя вела наша собственная мама? Не тридцать лет назад, а вчера, когда мы с веселой улыбкой уверяли ее, что нет у нас никаких проблем? Какое ее поведение позволило бы нам рассказывать ей все-все-все? Спокойствие, поддержка, ирония и уверенность в том, что все получится хорошо? Или, может быть, утешение, сочувствие и умение вовремя обнять и пожалеть? Деловое обсуждение, чем нам можно было бы помочь, «мозговой штурм»? Упоминание – очень вовремя – о нашей прошлогодней премии за лучший юридический доклад года - в момент, когда у нас совсем не ладятся рабочие дела?
Конечно, когда мы вырастаем, уже не родители отвечают за наше душевное спокойствие, а мы – за их. Нам приходится брать на себя построение диалога, учитывая одновременно родительскую потребность в информации, свою потребность в откровенности и количество собственных сил. Но за душевное спокойствие ребенка отвечаем тоже мы! И важно, чтобы в разговоре о проблемах на первый план выступало состояние ребенка, а не мамин ужас по поводу того, что этот ребенок ей только что рассказал. Если мамина реакция на плохие оценки и прочие детские неприятности будет больше поддержкой, чем обузой, у ребенка исчезнет как минимум одна причина врать.
Ложь для ребенка – не проблема, а решение проблемы. Не самое удачное, конечно, но никогда не самоцель. Именно поэтому, борясь с ложью как с таковой, мы редко добиваемся хоть какого-нибудь результата (разве что дети начинают тщательней прятать тетради). А вот пытаясь понять, откуда растет вранье и что к нему приводит, мы как минимум находим дополнительную точку соприкосновения с ребенком. А как максимум – используем возникающее в этой точке доверие и теплоту и помогаем ребенку разобраться с комплексом осложнений, приведшим ко лжи.
Исходная проблема Барта, скорее всего, заключается в том, что он терпеть не может математику. Или трудно ему с ней, или просто неинтересно. К своей проблеме Барт относится философски: нет математики – нет проблемы. Но на эту философию начинает нанизываться суровая правда жизни: учительское недовольство, плохие оценки, родительские упреки и прочая суета. В тот момент, когда обнимаемый мамой Барт утыкается носом ей в плечо и жалуется на неприязнь к математике – ему как раз и можно помочь. Подумать о каком-нибудь внешкольном кружке, где показывают красоту математики, а не ее занудство, разобраться с конкретным разделом учебника (может, он ненавидит математику только за то, что не понимает?), в конце концов – просто пожалеть человека, который день за днем вынужден заниматься скучным и неприятным делом. Возможно, у этой проблемы и нет конкретного решения – ну не любит Барт математику, не любит и не в состоянии полюбить. Но мама, в момент тепла и откровенности, готова дать ему как минимум ощущение «меня понимают и мне сочувствуют».
Сочувствовать не означает решить проблему. При всем сочувствии мама вряд ли может освободить сына от изучения математики. Но зато может понять его беду и принять его право не любить математику - продолжая при этом настаивать, чтобы бедный замученный Барт все-таки делал уроки. Тут важен не технический результат, а сам факт понимания. Ощущение «меня понимают» тоже снимает с Барта необходимость врать.
И не стоит ребенку, который с уроками не в ладах, ставить условие: «Позанимайся, а после иди в кино». Такое условие - ловушка, в которую очень трудно не попасться в десять лет, а главное – совершенно непонятно, для чего она нужна. Можно пойти в кино в выходной с родителями. Можно разрешить ребенку один раз, в честь похода в кино, не делать эту несчастную математику. Можно договориться, что сначала кино, а потом – математика, как бы ни было неприятно. Можно даже запретить кино совсем. Но не стоит собственноручно ставить ребенка в ситуацию, где вранье покажется ему наиболее удобным выходом. Доверие между родителями и ребенком строится не путем прохождения испытаний, а путем заведомого понимания, каких испытаний имеет смысл избежать.
Белая сова vs серые будни
Леон врет всегда. Без особой причины, не из страха наказания, не из желания что-нибудь получить, а просто так. Рассказывает, что на урок физкультуры к ним в класс приходил знаменитый летчик и показывал модели самолетов – а никакой летчик на самом деле не приходил. Увлеченно повествует за обедом, как две знакомые девчонки подрались на перемене, с жаром описывает растрепанные косички и наставленные синяки – но на перемене никто не дрался. Просит родителям разрешить ему завести котенка, потому что кошка его учительницы родила котят, и теперь их срочно нужно куда-то пристроить - но у учительницы Леона вообще нет животных, у нее аллергия на шерсть. С Леоном все время что-то происходит: на его глазах сталкиваются поезда и разгораются пожары, ему признаются в любви случайные прохожие, у него просят денег инопланетяне, а в его комнате живет живая белая сова, случайно залетевшая в окно. Сию минуту увидеть сову нельзя, она улетела на охоту. Но если бы вы знали, как она щелкает клювом, когда садится на письменный стол!
Сову можно было бы счесть простой фантазией, это не вранье. Но Леон подобным же образом, совершенно недостоверно, описывает практически все, что с ним происходит. Включая оценки, текущие события, отношения в школе, планы на ближайшее время, еду…
Родители в растерянности: что происходит? Почему здоровый вроде, нормальный домашний мальчик непрерывно и постоянно врет?
Мы уже говорили о том, что вранье для ребенка – не проблема, а решение. Отчасти ребенок таким образом строит собственную, внутреннюю реальность (часто именно так формируются творческие люди). Возможно, с ним действительно разговаривают инопланетяне, и стоит относиться к этому с уважением. Но, помимо внутренней реальности, у Леона есть еще и внешняя, и она ему явно не нравится. Иначе бы он не пытался с таким постоянством ее изменить.
Все дети проживают часть детства в тех мирах, которые можно назвать выдуманными, а можно – параллельными. Любому ребенку необходима своя Страна Чудес, и у любого ребенка есть такая страна. Мало кто в восемь лет не селит льва в платяном шкафу. У фантазии, воображения и умения выходить за привычные рамки есть огромная неотменяемая роль в развитии человеческого существа. Но существует разница между «выходом из привычных рамок» и попыткой полностью убежать из мира своей реальности. Именно эту попытку, часто назойливую или тревожно бросающуюся в глаза, взрослые обычно воспринимают как вранье.
У нас - родителей нет стопроцентной власти над тем, как живет наш ребенок и что он чувствует. У нас нет даже полной власти над тем, как мы сами с ним себя ведем. Всем понятно, что для детского счастья хорошо бы уделять ребенку много внимания, играть с ним в развивающие игры, ходить в походы и каждый вечер выслушивать подробные впечатления дня. Но в реальной жизни нам нередко, подобно маме дяди Федора из мультфильма «Трое из Простоквашино», «еле хватает сил телевизор посмотреть». Кстати, дядя Федор в данном случае - показательный пример. Мальчик, который был настолько недоволен существующей жизнью, что изобрел себе другую, новую от начала до конца: завел запрещенных в реальной жизни друзей-животных (кота Матроскина и пса Шарика), нашел жилье (свободный дом в деревне Простоквашино), организовал быт (и корову доил!), даже врага изобрел, какой же мир без врага - его роль в мире дяди Федора играет вредный почтальон Печкин. В своем мире дядя Федор самостоятелен, с одной стороны, и постоянно в центре внимания – с другой. Дома ему мало что разрешали, при этом особого внимания родителей тоже не перепадало. В Простоквашино дела обстоят наоборот: кот и пес обожают дядю Федора и постоянно готовы с ним общаться, подхватывают все его задумки и безоговорочно признают своим вожаком. Дядя Федор нашел в Простоквашино ровно тот мир, которого ему не хватало дома.
Именно такой мир пытается найти и Леон, на ходу выдумывая сюжеты и убеждая всех (и себя), что они происходят на самом деле. Ведь в процессе убеждения его серый мир и вправду меняется на глазах.
Поведение vs подсознание
Вмешиваться в невидимые пространства довольно бесполезно, мы все равно не ориентируемся в них. Но у нас есть проводник: ребенок. Которого, в первую очередь, имеет смысл просто слушать. Слушать, не оспаривая его видение фактов, а вникая в то, как ОН это видит.
Ребенок вполне понимает, что его сюжетов и героев не существует для внешнего мира. Для него самого они вполне реальны, но это другая реальность и он отлично видит разницу. Поэтому неожиданный родительский энтузиазм: «ну конечно, у тебя в спальне живет белая сова, я сам ее кормил» может и смутить его, и обидеть. Мы ведь не верим в то, что говорим. (Если вы - верите и, более того, сами видите эту белую сову, то можете пропустить эту часть про детское вранье, нет у вас никаких проблем со множественной реальностью, а у вашего ребенка – с вами). Но и оспаривать существование белой совы бессмысленно, потому что к нам с ней пришли не затем, чтобы мы ее убили. К нам с ней пришли для того, чтобы разделить радость по поводу ее существования. Мы не можем увидеть сову, зато можем увидеть радость. И порадоваться вместе с ребенком, честно его предупредив, что сами волшебной совы не видим, но ужасно завидуем тем, у кого она есть.
Это – то, что касается вектора «ребенку хочется туда». Но есть еще и вектор «ребенку плохо здесь». Тут наше влияние, как ни грустно, так же ограничено, как и там. Теоретически, когда ребенку плохо в реальном мире, имеет смысл этот мир для него существенно перестроить. Практически, если бы мы могли его перестроить, мы бы сделали это и до того, как в дом влетела белая сова. Поэтому не будем говорить о переделывании мира, лучше посмотрим, на что имеет смысл обратить внимание в том мире, который есть.
Чего может недоставать ребенку, который все глубже уходит в фантазии? Мне кажется, чаще всего – родительского принятия. Ощущения, что он нравится и интересен родителям не при условии сделанных уроков, вымытой посуды или выполненных указаний, а сам по себе. Мы, как правило, любим своих детей, но нравятся они нам далеко не всегда. Чем острее ребенок чувствует, что больше нравился бы родителям, будь он другим (умнее, худее, подвижней, популярней, активней, серьезней), тем сильнее его тянет туда, где он УЖЕ другой. Кто-то изобретает волшебные миры, а кто-то просто переиначивает каждый факт своей детской жизни. В любом случае, таким образом ребенок пытается отдалиться от того себя, какой он есть на самом деле. На нашем «самом деле». Ведь в мире, где ты не нравишься собственным родителям, очень сложно жить.
Казалось бы, в чем проблема? Пусть похудеет (подтянется по математике, станет серьезней, пылесосит каждый день) – и я начну относится к нему иначе, уверен родитель. Но это иллюзия. Поведение – внешний фактор, оправдывающий внутреннее ощущение, а не определяющий его. Ребенок не нравится нам просто потому, что мы – это мы, а он – это он: существо другой, возможно - неприемлемой для нас породы, в чем-то противоречащей нашей, а в чем-то похожей на нас до такой степени, что это трудно перенести.
В такой ситуации ребенок непременно (хотя и бессознательно) будет вести себя так, чтобы продолжать не нравиться родителям. Почему? Потому, что если он станет вести себя идеально, а нравиться все равно не начнет, возникнет тупик, в который не хочет попасть ни один ребенок.
Для родителя честное осознание «мне не нравится мой ребенок» тоже выглядит тупиком и кажется принципиально недопустимым. Но, как ни странно, такое осознание может помочь родителю больше, нежели попытки переделать ребенка. Более того, стать началом принятия. Во-первых, это позволит меньше давить на ребенка. Если сделанная математика ничего глобально не изменит (к тому же, ее все равно никто не делает, дави - не дави), можно чуть реже скандалить по поводу того, что она снова валяется под диваном. Во-вторых, мы снимем с ребенка ответственность за происходящее между нами. Пока все считают, что дело в математике, за конфликт отвечает ребенок: сделает математику – исчерпается и конфликт. Если мы поймем, что ребенок не начнет нравиться нам, что бы он ни делал, он перестанет быть в этом виноват - и мы сами, что не менее важно, перестанем считать его виноватым.
А в-третьих, признание «мне не нравится мой ребенок» поможет мне начать его уважать. Он живет в непростой ситуации и неплохо справляется с ней. Он каждый день имеет дело с родительским неприятием, при этом так или иначе выживает, да еще и изобретает собственные миры, перекраивает реальность, выдумывает решения. Он постоянно в процессе работы: над миром и над своим местом в нем. При этом он упорен, талантлив и одинок в этой своей работе.
Понимание «мне не нравится мой ребенок» дает нам еще и возможность понять и принять его вранье. Ребенок хочет изменить реальность. Мы в глубине души согласны, что в его реальности стоит многое изменить. У нас могут быть разные представления о том, каким образом это можно сделать, но и мы, и он признаем, что наша совместная жизнь далека от идеальной. Ребенок не перестанет врать и выдумывать, как только мы это поймем. Но, может быть, в отношениях появится терпимость (а со временем – и мягкость), которая даст нам возможность немножко легче жить друг рядом с другом.
Музей науки vs подростковый возраст
Лизе пятнадцать лет. Сообщив родителям, что она уехала с классом на экскурсию в музей науки, Лиза звонит своему другу и идет к нему. Там они занимаются тем, о чем родителям обычно не рассказывают, после чего Лиза возвращается домой, переполненная впечатлениями о музее. Только вот незадача – в школе что-то напутали с объявлениями, и вместо музея науки класс оказался на экскурсии на атомной электростанции, где как раз работает Лизина мама. Которая с удовольствием провела для класса дочери экскурсию по своему рабочему отделу, но была неприятно озадачена отсутствием этой самой дочери среди других детей. Еще более неприятно ее озадачила Лиза, взахлеб рассказывающая вечером о музее науки. В конце концов, девочка призналась, что ни в каком музее не была, потому что ненавидит музеи, а во время экскурсии просто гуляла по улицам одна. Мама остается с чувством «что-то здесь не так», но докопаться до истины не может. Поэтому сосредотачивается на вопросе: «Зачем ты мне наврала?»
Зачем, зачем. Кто же мог подумать, что программа экскурсии будет изменена! Если бы не это, Лизин визит к приятелю прошел бы тихо и без помех. «Но почему ты не сказала правду?» - а как ее скажешь? «Мама, я хочу прогулять экскурсию, чтобы мы с другом смогли, наконец, спокойно переспать»? Есть родители, которые без проблем проглотят подобную информацию. Но их немного.
Еще совсем недавно Лиза ни за что не стала бы прогуливать музей, у нее и дел-то не было настолько важных, чтобы они стоили возможных осложнений. До какого-то момента мир ребенка целиком состоит из того, что ему предлагают родители. Если этот мир вызывает его несогласие, ребенок начинает протестовать: не делать уроки, врать, драться с одноклассниками и т.д. Но все эти действия означают одно: маленькому человеку некомфортно в том мире, который мы для него выстроили. Найдем причину дискомфорта, сможем смягчить ее или поддержать ребенка в его взаимодействии со сложностями - поубавится и проблем.
А вот подросток протестует против выстроенной нами жизни просто потому, что эта жизнь придумана именно нами. Одиннадцатилетняя Лиза, возможно, и спросит разрешения на внеочередной поход в гости к другу, но в пятнадцать она уже не спросит ни о чем. Она сделает так, как считает нужным, и будет искренне горда, если у нее все получится. Лизе важно поступить по-своему, не спрашивая родителей и одновременно показывая им, что она и без них прекрасно разберется. Ей нужна самостоятельность и власть над собственной жизнью. Ожидаемые протесты «так нельзя» и «ты ничего не понимаешь» не убеждают Лизу, а, напротив, еще укрепляют в мысли, что родителей лучше ни о чем не спрашивать. Все равно их ответы ее не удовлетворят.
Вранье подростка – это попытка поставить новые границы его совместной с родителями жизни. Выйти тайком из дома, вырвать из земли замшелые столбы семейного забора и перенести на несколько шагов, чтобы снова воткнуть их в землю: как попало, криво, косо, но главное – собственными руками. Если мы хотим, чтобы весь забор при этом устоял, единственное, что нам остается - пойти и помочь ребенку переставить эти столбы. Не надо криво-косо, не надо тайком, не надо в одиночку. Давай вместе пересмотрим наши границы и вместе решим, какая часть традиционно общей земли теперь принадлежит одному тебе.
Есть вещи, которые мы ни при каких условиях не готовы разрешить взрослеющему ребенку. Эти вещи останутся нашей территорией и мы будем неустанно бороться за соблюдение ее границ. Все остальное имеет смысл отдать под контроль самому подростку - включая то, от чего мы не в восторге, то, чего никогда бы не сделали сами и даже то, чего нам не разрешала наша мама. Эта земля нам больше не принадлежит. Мы можем повесить на ворота двойной замок и провести электрический ток поверх забора - и неизменно будем находить замок взломанным, ток – отключенным, а беглеца – отнюдь не в музее науки. А можем собственноручно открыть ворота тому, что в любом случае будет происходить - но уже не вопреки нашей воле, а потому, что мы с ребенком вместе так решили.
Соглашаясь считаться с его потребностями, мы избавляем ребенка от необходимости врать. Получив ключи, он перестанет лазать через забор. Проблемы на этом, разумеется, не кончатся, но у подростка будет больше уверенности в собственном доме, а у нас, в результате, больше информации о том, что с ним действительно происходит.
Оговорюсь. Какой-то уровень подросткового вранья практически неизбежен. Определенная часть прогулянных уроков, тайных поцелуев и прочей личной жизни в любом случае останется скрытой от наших глаз (и хорошо, что так, иначе родители подростков ни одной ночи спокойно бы не спали, а они и так неважно спят). Но если ребенок более-менее соблюдает то, о чем мы с ним договорились, и при этом видит, что остальная его самостоятельность признана родителями и не оспаривается, что он действительно многое решает сам, а в том, чего решить пока не может, ему всегда готовы помочь – он чувствует себя и понятым, и защищенным. А значит, и мы можем быть капельку спокойнее за него.
* * *
Вранье для ребенка – инструмент, при помощи которого он пытается что-то изменить. Не всегда легко догадаться, что именно. Но важно знать: у детского вранья всегда есть причины, и именно они должны нас интересовать. Что ему мешает? Где ему больно, что давит, что жмет? Что не устраивает в нашей общей жизни? Можно и даже желательно спросить об этом самого ребенка. Очень хорошо, если он сможет ответить, но есть шанс, что не сможет, дети часто не умеют формулировать такие вещи. Поэтому стоит присмотреться, как он живет, и подумать – возможно, вместе с ним – каким образом можно было бы улучшить эту жизнь. Без связи с враньем, просто саму по себе. Многие детские сложности становятся очень заметны, если целенаправленно начать их искать.
Некоторые из этих сложностей мы можем устранить или заметно смягчить, и тогда ситуация улучшится в целом. Каких-то проблем, как ни печально, мы решить не можем, но можем дать ребенку почувствовать, что его переживания логичны и оправданы, что мы понимаем ребенка и сочувствуем ему, хотя и не можем помочь. Строго говоря, любые детские переживания логичны и оправданы, и, если уж мы не можем помочь, лучше сочувствовать, чем игнорировать или ругать. Понимание проблемы не всегда приводит к ее решению, но гарантированно снижает напряжение вокруг нее.
Вранье в результате наших усилий может прекратиться, а может и нет. Дело, как ни странно, не в этом. Важно, что в процессе вглядывания в своего ребенка, в желании обратить внимание на привычно-незаметные детали, во время разговоров с ним, обдумывания ситуации и попыток ее улучшить, мы выходим за рамки привычного, вкладываем энергию в отношения и одним этим уже улучшаем жизнь – и ему, и себе.
* * *
И все-таки, чем плохо детское вранье как таковое? Мы поговорили о том, для чего оно служит и о чем сигнализирует. Но должно же быть что-то плохое в нем самом! Не случайно оно так расстраивает родителей и воспитателей, не случайно любой из нас, кого ни спросишь, ответит не задумываясь: лучше, когда ребенок не врет. Учитывая, что вранье всегда указывает на существование базисной проблемы, это и правда лучше. Но интуитивно все мы чувствуем: вранье проблематично еще и само по себе. А логически взрослые доводы исчерпываются либо абстрактной идеологией, либо тем, что тайное всегда становится явным. И я решила спросить детей.
Их ответы на вопрос «как ты думаешь, врать – это плохо, хорошо или никак?» в основном повторяли взрослые аргументы против неправды (при этом большинство моих респондентов запросто врет, то есть аргументы – отдельно, а жизнь – отдельно, как часто и происходит). Но один девятилетний мальчик дал интересный ответ:
- Когда я вру, мы обсуждаем с папой и мамой то, чего не было. Они дают советы, которые мне не помогут, потому что на самом деле в моей жизни все не так, и думают обо мне мысли, которые получаются не обо мне, потому что обо мне родители ничего не знают. Поэтому мы просто теряем время. А лучше его не терять.
Вот, пожалуй. Когда мы врем - мы просто теряем время. А лучше его не терять.
@темы: реальность, обыкновенно, о жизни и и самом главном, не зарекайся, для памяти, окружающее